Нина. — Генка у меня парень самостоятельный.
— Еще какой! — сыронизировал, поднимаясь, Сигаев. — Пошли, Диман, подымим, что ли, немного.
Мы вышли на лестничную площадку.
— Ну, расскажи теперь, что на самом-то деле было. Я ведь Генку знаю, как облупленного. Знаю прекрасно и тебя. Что-то не поделили?
— Да что нам было делить? — хмыкнул я. — Я уехал совсем по другой причине. Квартиру мог бы тянуть и один, но не заладилось с хозяевами базы, а искать что-то другое в Питере, — что журавля в небе ловить.
— Ну, тебе виднее, — произнес Мишка и затянулся; выпустив дым, сказал:
— Я хотел с тобой еще кое о чем поговорить. Мы с Люсей решили ребенка после рождения покрестить. Кумом пойдешь? Кумой согласилась быть Нина. Как ты? Уважь нас, пожалуйста, не откажи.
Я удивленно посмотрел на приятеля. Ясно как днем, что Мишка долго не задумывался, кого взять кумом. По старой дружбе я ему вряд ли бы отказал, но с другой стороны: какой я крестный? Совсем никудышный!
— Ну ты даешь: крестный — это ж почти второй отец! Своего воспитать и поставить на ноги дашь ума, а уж чужого! Не знаю…
— Да ладно тебе, это раньше все по-другому было, а сейчас… Я своих крестных с трудом помню, можно сказать, совсем не знаю.
— Я тоже. Но вот сестру мою двоюродную крестные никогда не забывали: что на праздники, что на дни рождения всегда наведывались, гостинцы приносили. Я в этом отношении крестным буду совсем никаким.
— Да брось, что ты все прибедняешься! Решайся, у тебя еще есть время подумать. Только не затягивай с решением — крестный нашему малому все равно понадобится.
— Ладно, подумаю, — пообещал я.
Вернулись. Мишка, увидев приличное убавление в копченой стае, с порога набросился на девчат:
— Эй, эй, гляди, что творится! Вы про пиво совсем, что ли, забыли? Или нам прикажете снова за рыбой бежать?
— Да ладно тебе, Мишка, — кинула Люся в ответ, — хватит и вам, чего развыступался!
— Поменьше мечите — коренные запорите! Падай, Диман, хлебнем еще по пивасику, — плюхнулся на свое место Сигаев.
Разговор опять закрутился вокруг Питера.
— Чем вы там еще кроме работы занимались? — спросила неугомонная Люся. — Были ли где?
— Гуляли по центру, если позволяло время, сходили в Кунсткамеру, в Зимний, прогулялись по Петропавловке.
— Да ладно! — вырвалось у Нины. — Чет я совсем не припомню, чтобы мой Генка рвался когда-нибудь в музей.
Ну, про музей я, конечно, загнул — Нина хорошо знала своего мужа. Сказал ради красного словца, порадовать супругу. Порадовал.
— Нинок, ты чем недовольна? Генка приедет — не узнаешь: культурный станет — не приведи Господь! — подначил Нину Мишка, он обожал ее подначивать.
— Ага, культурный. Видала я его культуру: от дивана с подушкой на выходные не оторвешь.
— Ладно вам заводиться! — вклинилась Люся. — Вы как два сведенца — сойдетесь, не разведешь.
— Не обижайся, подружка, мы же любя, разве не видишь? — заулыбалась Нина.
— Не скучно у вас, — заметил я.
— Нам скучать некогда, — ухмыльнулся Сигаев.
Расстались ближе к вечеру. Нина по старой привычке осталась ночевать у Сигаевых — одной дома ей было тоскливо.
28
Следующая неделя пролетела, как один день. Чем я занимался, сам мог вспомнить с трудом. Мне казалось, что когда я ходил на работу, дни летели не так быстро. Я раскидал по комиссионным мелочевку, которая осталась у меня после Иванова: губнушки, тушь для ресниц, маникюрные ножнички, пилочки для ногтей (они ушли в три-четыре дня), что-то там помог родителям с проводкой.
Павловна активно взялась надо мной шефствовать. Уже через пару дней после выходных позвонила в Москву и настояла, чтобы Елена и Юрка помогли мне куда-нибудь устроиться, о чем сразу же с восторгом сообщила.
С Павловной мне все было понятно: она, как настоящая наседка, почитала долгом заботиться о своих подопечных. Я, как сосед, был для нее таким же подопечным, как и собственная мать, и собственные дети. Я, само собой разумеется, ни о чем ее не просил, но разве мог кто удержать Павловну?
Я думал, что и Елена с Юркой нисколько не удивились такой заботе обо мне их матери, ведь они давно были со мной, если не как одна семья, то как дальние родственники точно. Елена обещала поинтересоваться.
Мне было неловко: они ничем не были мне обязаны, но Павловна попросила меня по этому поводу не переживать. Если что подвернется, Елена или Юрка позвонят, если нет — тоже откровенно скажут. Но что помогут, чем смогут, — сомневаться не приходилось. Несмотря ни на что, мы с Еленой оставались близкими друзьями (так я считал).
Елена. Это была особая, светлая глава моей жизни, не имеющая, однако, как мне думалось, начала. Память сохранила только отрывочные эпизоды, неясные картинки, обрывки эмоций, когда я по просьбе матери наведывался к бабушке отнести молодой картошки, которую родители выкопали в своем палисаднике под окнами, или несколько банок с прошлогодними соленьями, которые хранились в родительском погребе, так как бабушка жила, что называется, «на этажах», а я с родителями — во дворе с сараем. Соответственно и ранние образы Елены были у меня расплывчаты и туманны.
Мне десять. Я через ступеньку взлетаю на бабушкин этаж. Приветливая соседка бабушки (я не мог даже представить себе, как тогда выглядела Павловна) выходит на площадку за руку с четырехлетней Леночкой в коротком, в клеточку, пальтишке, в коричневых, скукоженных на коленях колготках, в модных ботиночках.
— А вот и Дима к бабушке пришел. Что надо Диме сказать? — спрашивает Павловна свою маленькую дочь. Леночка испуганно жмется к ней и смотрит на меня растерянно.
Я запыхался, но не останавливаюсь, не жду ответа, бодро выпаливаю «Здрасьте!» и проношусь мимо в незапертую дверь тамбура.
Двенадцать. Я в нашем общем тамбуре помогаю Юрке натянуть на колесо велосипедную цепь. Ленка застыла в дверях, мешая брату заскакивать в квартиру за отцовским инструментом и выскакивать из нее.
— Чего ты тут стала? — ворчит Юрка и отпихивает младшую сестру
